Радостная новость, озвученная Министром культуры о том, что театры могут начать работать уже в сентября, сменилась тревогой и вопросами — а как работать в таких условиях, чтобы не превратить святое искусство в фарс? Недоумение, паника, растерянность. Художественный руководитель «Геликон оперы» Дмитрий Бертман один из немногих, кто убежден, что ужасному коронавирусу в этом процессе отведена роль провокатора, который переформатирует театр.
Об изменённых ценностях, обнулении бюджета, о дуэтах врачей и политиков, а также о том, как при новых санититарных нормах Отелло задушит Дездемону мы говорим с Дмитрием Бертманом.
«Мазепа». Фото: Ирина Шымчак.
— Дмитрий, в сложившейся ситуации все говорят в основном о деньгах (доходов — ноль), об ограничениях и рынке труда (безработные артисты), наконец о санитарных нормах (шаг вправо, шаг влево — штраф). Это тоже важно, но заслоняет, может быть, главное — художественную суть театра. Какие по твоему перемены ждут его и насколько они будут радикальным?
— Знаешь, этот вирус как стихия, которой ещё не было в истории планеты, и поэтому к нему нужно относиться как НЛО. Даже во время Великой Отечественной войны театры эвакуировали из Москвы, а сейчас нет места такого в мире, где можно было бы спастись театру. Разве что на необитаемом острове, но кому он там нужен?
И были фронтовые бригады, которые ездили по опасным точкам, почти всегда с риском для жизни. Поэтому мы все должны подумать о смысле происходящего и что вообще может быть в театре и с театром. А театр, как говорил Немирович-Данченко — зеркало, которое отражает то, что есть в зале, и то что нас окружает.
Если взять Первую Мировую войну, революцию и посмотреть на них как на бедствие, то в этот момент истории мы увидим рождение невероятного количества театров-студий, подаривших мировые театральные достижения: Станиславского, Мейерхольда, Вахтангова, Таирова, Михоэлса, оперы Зимина, оперы Мамонтова … И мало увидим открытий у больших императорских театров — Малого, Александринского.
То есть в такие переломные моменты все интересное, новое происходит именно в камерном искусстве. У Таирова театр так и назывался — Камерный, и тут не о размерах помещения речь, а о подходе к постановкам — через концентрацию внимания на Человека через возможности Актера. Возникает новейшая система, новые методы и стили… Дальше театр развивался, и к чему мы пришли до момента наступления этого коронавируса? Мы пришли к высокотехнологичному театру с огромным количеством остроумного дизайна, видео и мэпинг контента, фонограмм и шоу-элементов с невероятными внешними эффектами… Новое искусство массовых зрелищ в театре. И сейчас, похоже, с таким театром есть вероятность расставания.
— Ты уверен, что расстаёмся? Как-то быстро.
— За эти 2 месяца мы очень тяжело, но свыкаемся с мыслью, что нам придется работать по-новому, чтобы занавес наш открылся… Хотя каждый из нас видит во сне наши любимые спектакли, роли, полные залы…Но, когда я просыпаюсь утром, мой телефон предательски молчит: нет просьб оставить контрамарку на вечерний спектакль, никто не согласовывает составов исполнителей в моих зарубежных постановках, и начальство не звонит…Сплошные, больше формальные Zoom-интервью про »позитивное» в сегодняшней ситуации.
Марина! Я хочу сразу сказать , что позитивного точно нет НИ-ЧЕ-ГО! Нам очень больно и тяжело от неизвестности и творческого одиночества.. Пока же мы понимаем (если слушать дуэты врачей и политиков), что мы должны научиться жить с этим коронавирусом. И нас готовят к тому, что этот коронавирус никуда не уйдёт.
Европейские театры, которые сейчас анонсируют открытие, вводят новые санитарные нормы. Нет ни одной страны в мире, где все остаётся по-прежнему. Вот я читаю прессу по вирусологии (а вирусологами сейчас, кажется, стали все): специалисты пишут, что COVID-19 не зависит от температурного режима, быстро распространяется, у него большая популяция и несколько штаммов, так что нет уверенности, что изобретённая вакцина будет действовать на всех из них.
— А потом вообще выяснится, что COVID-19 плохо реагирует на музыку: он ненавидит ее, и от злости размножается в музыкальной среде.
— Мне кажется, что он ее никогда не слышал и поэтому ненавидит, раз музыкальные театры и филармонии больше всех от него пострадали. Увидишь, музыкальные театры могут стать самыми последними среди всех, кто начнёт работать в прежнем режиме.
— Почему последними?
— Потому что есть специфика: во-первых, оркестровая яма, где сидит большое количество музыкантов. Скажем, в Большом театре это 85 — 100 человек, в «Геликоне» у нас — 70. И в яме нет такого расстояния между людьми, которое соответствовало бы санитарным нормам.
Во-вторых, в оркестре есть такие инструменты, как, например, группа духовых, где слюноотделение у музыкантов — обязательный профессиональный момент. Как, кстати, и у оперных певцов: когда поют, слюна, извини, бывает, летит во все стороны. Или хор: у нас на сцене 60 человек, а в Большом или Мариинском может быть 150 -170.
А ещё в опере есть миманс, балет. Я понимаю, что публику к нам сразу не пустят. Сначала мы выйдем репетировать совсем малыми составами, уроки с концермейстерами, с дирижерами, позже репетиции будут проходить по определённым правилам. В гримёрных артисты должны размещаться по одному, а на сцене находиться друг от друга на определенной дистанции… Мизансцены, в которых у артистов тактильный контакт нужно будет менять…
«Набукко». Фото: Ирина Шымчак.
— Ты как режиссер готов к таким, мягко говоря, фальшивым мизансценам?
— А что делать? Придётся приспосабливаться. Вызывать новое режиссерское образное мышление…
— Но ведь в опере все не просто, а страстно в запредельной степени. Если страсть, то от неё сгорают, если смерть, то желанная, потому что во имя и ради одной неземной любви.
— Значит, я должен буду делать коррекцию в способах ее выражения. Вирус будет нас провоцировать на новые художественные приемы. Мой учитель Георгий Павлович Ансимов говорил: «Прежде, чем режиссер зайдёт в зрительный зал, у него должно быть пять-шесть вариантов той сцены, которую он будет репетировать. Но уже на самой репетиции с актером он обязан выйти на седьмой и восьмой вариант».
Поэтому сейчас, сидя дома, я стараюсь услышать образные подсказки. Но в театре, кстати, уже были такие решения, когда в любовной и самой сексуальной сцене герои находились на приличном расстоянии друг от друга. Даже у нас в «Геликоне» есть такие. В нашей «Аиде», в трагической финальной сцене, заточенные живьем счастливые любовники поют свой чувственный дуэт, разъезжаясь в разные стороны дальше и дальше друг от друга, а между ними будет вечно просить мира их одинокая и несчастная разлучница Амнерис ..
— Отелло дистанционно душит Дездемону? Это уже не трагедия, а пародия на трагедию «Отелло» — 2020.
— Марин! А почему ее не задушить подушкой, бесконтактно? Тем более, что мы на самом деле не знаем как он душил. Вот «как?» — интересная задача режиссёра ….Я, улыбаясь сквозь слёзы, уверен, что этот коронованный Вирус должен влюбиться в Оперу и оставить ее в покое…и наслаждаться ей на удалёнке.
— Сегодня выражение «редкий зритель» (умный, тонкий, понимающий) приобретает печальное значение. Как артисты морально будут себя чувствовать, когда придётся работать в большом зале лишь для двухсот зрителей? Ведь это жуткое ощущение пустоты.
— Ну во-первых, читая ежедневно предложения Федерального Министра культуры Ольги Любимовой, вся отрасль благодарна за желание Минкульта искать незамедлительно решение выживания театров! И мы почувствовали смену курса Минкульта с церберского отношения на конструктивно-дружелюбное.
А мы будем учиться работать в возможных условиях. Будем придумывать — например, станем подсвечивать каждого зрителя в зале. Сейчас у нас есть большой риск потерять наши достижения в балете: балетный артист не может существовать без станка, без поддержек, без тренинга. И тоже самое вокалисты, оркестранты — без каждодневных уроков и репетиций, без наработанного рефлекса им очень тяжело. Почему сейчас мы так ждем возможности репетировать.
Но я знаю одно, мы должны заставить этот вирус любить музыку. Знаешь, когда я театр строил, за 17 лет приходилось сталкиваться с большим количеством чиновников, и некоторых из них прям ненавидели оперу. Но я попытался их увлечь, и в результате они полюбили ее и стали помогать..Многие уже давно не работают на своих высоких постах, но их можно часто увидеть среди зрителей.
«Мазепа». Фото: Ирина Шымчак.
— Не исключаю, что когда-нибудь зайду в твой кабинет и обнаружу там коронавирус — влюблён в оперу, хорош собой, нагло развалился в кресле и курит. Такому хочется предложить: «Кофе, сэр?».
— Ну говорят же, что коронавирус любит табак, раз курильщики заражаются меньше. Ну что ж, покурим с ним и договоримся.
— Вот мы уже говорим о коронавирусе как о живом существе, которое не то что с театром, с мировой экономикой быстренько разобралось. Может, он решит вопрос, за каким театром будущее — репертуарным или частным?
— Конечно, вирус уже сделал так, что приглашённые певцы, дирижёры, музыканты, которые работали как фрилансеры, по контрактной системе оказались самыми экономически уязвимыми. У них нет жалования.
В Германии 82 оперных театра на дотации с постоянными труппами, и работающие в этих труппах люди все без исключения гарантированы в оплате. Как и московские театры — правительство Москвы выделило деньги, и в эти трагические для театра времена, у нас есть средства на выплату фонда заработной платы.
А вот звезды-одиночки, получавшие огромные гонорары? Их роскошные дома, квартиры, как правило, находятся в кредите, их обслуживает огромное количество людей, которых надо им же кормить (агенты, пиар-менеджеры, дизайнеры, визажисты, повара и т. д. ) — у них огромная затратная часть. Опасность, что мы их сможем реже видеть на сценах.
Да, экономическая ситуация в мире очень серьезная, и экономика будет заставлять все театры обходиться своими силами. Руководство Большого уже объявило, что они будут использовать отечественных певцов, а не зарубежных — это тоже знак. Упадёт гонорарная часть звёзд, они станут менее востребованными. Так что в споре репертуарный или не репертуарный театр — вирус встал на сторону репертуарного.
«Турандот». Фото: Ирина Шымчак.
— А выступит ли коронавирус в роли рефери в споре, который давно идёт на территории оперного искусства — о трактовках классических опер, которые часто так бесят публику?
— Поскольку вирус обнулил бюджет, секвестировал его, резко упадут постановочные затраты, но, главное, у публики будет меньше денег на походы в театры, и нам придётся встать полностью на сторону публики, не заигрывая с критикой, с которой вкусы у публики расходятся ..
— Что значит — встать на сторону публики? Каким образом?
— Нам надо сконцентрироваться на том театре, который самый дорогой и самый ценный – это театр эмоциональный, а не сухой концептуальный. Театр, где главный — Артист. Когда режиссер полностью погружается в актерскую природу. И тогда нам будет не нужно вокруг выкладывать «гарниры» и включать экраны с «головоломным контентом», чтобы никто не увидел, на самом деле как играет артист.
— Хочешь сказать, то, что происходило в современной опере в последние годы и до наступления пандемии — это не театр, а лишь искусная и ловкая сервировка?
— Нет, это театр, но хочу сказать, что зритель идёт в театр за эмоцией. Вопрос — каким путём и какими средствами эта эмоция достигается. И когда врачи одержат победу и спасут жизнь людей, многие из которых, естественно, включают животные рефлексы самосохранения, именно искусство и театр придут на смену врачам за восстановление Человекоподобия!
— Скажем, в опере мода на образ нацистов тотальная — кажется, уже любой классический сюжет «одет» в стильную форму наци. Такие радикальные подходы будут преобладать или вернётся чистое прочтение, как хочет массовый зритель?
— Бюджета не будет – в ход пойдет секонд-хенд… Классика — она очень дорогая, потому что вечная. Здесь вопрос таланта и, если это необходимо для выявления эмоции и характеров, режиссеры могут спектакль переодеть в любую эпоху и поместить в любое место.
— Но вот театральные кассиры, которые единственные знают правду о посещаемости театра (сколько продано билетов, а сколько приглашённых), часто жалуются, что публика звонит и интересуется: «У вас Ромео не голый, случайно не садист?» Люди не хотят тратить деньги на модернизированную классику.
— Я понимаю эту вирусологическую театральную проблему так — мир перекормлен штампом и привычкой. Требуется тот вирус творчества, с которым еще не было встречи у зрителя, на который нет антител…и будет счастье его найти!
— Верно ли я понимаю твою мысль, что коронавирус дан во благо театру вообще, и опере в частности?
— Любые факты нашей жизни влияют на театр. Он же зеркало… И коронавирус, мне кажется, сработал тут детонатором. И если зрители спрашивают кассиров — в костюмах или нет Ромео с Джульеттой, значит, театр все равно придет к зрителю, потому что надо заново возвращать и заманивать зрителя в театры.
И мы понимаем, что в данной ситуации коронавирус сработает ускорителем новых достижений искусства. Но, повторяю, нам надо его укротить, надо заставить полюбить оперу. Опять надежда только на любовь!
И ещё, кстати, вирус показал один важный момент — наличие видеоконтента у каждого театра и его качество. Я, например, знаю, что в своё время канал «Культура» предлагал многим театрам снимать спектакли профессионально. И многие эффективные менеджеры отказывались, потому что требовали за съемки денег театру, сложно решали вопрос прав. Но в результате они проиграли в этой ситуации, потому что полученные две или пять тысяч долларов за показ — ничто в сравнению с тем, чтобы иметь целую библиотеку профессионально снятых спектаклей. В результате в он-лайн показах, ставшими единственной связью нас с публикой, я увидел разницу моих впечатлений от спектаклей, на которых когда-то был, и его интернет-версией, убого снятой с одной или максимум двух камер.
Я не верю в разговоры о том, что, посмотрев трансляцию, зритель не придёт в театр. Наоборот, зритель, посмотрев хорошую телевизионную версию на экране, придет с большим желанием для восполнения дефицита эмоциональной вибрации. Сегодня вопрос видеоконтента очень важен, и наши учредители должны обратить на это внимание и иметь специальный бюджет, для профессиональной фиксации творческих удач и успехов наших театров ! Ведь этот фонд – достояние России!
— «Геликон» выйдет из самоизоляции и… с чего начнёшь?
— С осторожности, не спугнуть его, мистера Ковида, для мирной передачи его короны нашему Искусству!
Коронавирус: советы, помощь, опыт. Хроника событий
Марина Райкина
Дмитрий Бертман: «Мы должны заставить этот вирус полюбить музыку» Радостная новость, озвученная Министром культуры о том, что театры могут начать работать уже в сентября, сменилась тревогой и вопросами — а как работать в таких условиях, чтобы не превратить святое искусство в фарс? Недоумение, паника, растерянность. Художественный руководитель «Геликон оперы» Дмитрий Бертман один из немногих, кто убежден, что ужасному коронавирусу в этом процессе отведена роль провокатора, который переформатирует театр. Об изменённых ценностях, обнулении бюджета, о дуэтах врачей и политиков, а также о том, как при новых санититарных нормах Отелло задушит Дездемону мы говорим с Дмитрием Бертманом. «Мазепа». Фото: Ирина Шымчак. — Дмитрий, в сложившейся ситуации все говорят в основном о деньгах (доходов — ноль), об ограничениях и рынке труда (безработные артисты), наконец о санитарных нормах (шаг вправо, шаг влево — штраф). Это тоже важно, но заслоняет, может быть, главное — художественную суть театра. Какие по твоему перемены ждут его и насколько они будут радикальным? — Знаешь, этот вирус как стихия, которой ещё не было в истории планеты, и поэтому к нему нужно относиться как НЛО. Даже во время Великой Отечественной войны театры эвакуировали из Москвы, а сейчас нет места такого в мире, где можно было бы спастись театру. Разве что на необитаемом острове, но кому он там нужен? И были фронтовые бригады, которые ездили по опасным точкам, почти всегда с риском для жизни. Поэтому мы все должны подумать о смысле происходящего и что вообще может быть в театре и с театром. А театр, как говорил Немирович-Данченко — зеркало, которое отражает то, что есть в зале, и то что нас окружает. Если взять Первую Мировую войну, революцию и посмотреть на них как на бедствие, то в этот момент истории мы увидим рождение невероятного количества театров-студий, подаривших мировые театральные достижения: Станиславского, Мейерхольда, Вахтангова, Таирова, Михоэлса, оперы Зимина, оперы Мамонтова … И мало увидим открытий у больших императорских театров — Малого, Александринского. То есть в такие переломные моменты все интересное, новое происходит именно в камерном искусстве. У Таирова театр так и назывался — Камерный, и тут не о размерах помещения речь, а о подходе к постановкам — через концентрацию внимания на Человека через возможности Актера. Возникает новейшая система, новые методы и стили… Дальше театр развивался, и к чему мы пришли до момента наступления этого коронавируса? Мы пришли к высокотехнологичному театру с огромным количеством остроумного дизайна, видео и мэпинг контента, фонограмм и шоу-элементов с невероятными внешними эффектами… Новое искусство массовых зрелищ в театре. И сейчас, похоже, с таким театром есть вероятность расставания. — Ты уверен, что расстаёмся? Как-то быстро. — За эти 2 месяца мы очень тяжело, но свыкаемся с мыслью, что нам придется работать по-новому, чтобы занавес наш открылся. Хотя каждый из нас видит во сне наши любимые спектакли, роли, полные залы…Но, когда я просыпаюсь утром, мой телефон предательски молчит: нет просьб оставить контрамарку на вечерний спектакль, никто не согласовывает составов исполнителей в моих зарубежных постановках, и начальство не звонит…Сплошные, больше формальные Zoom-интервью про »позитивное» в сегодняшней ситуации. Марина! Я хочу сразу сказать , что позитивного точно нет НИ-ЧЕ-ГО! Нам очень больно и тяжело от неизвестности и творческого одиночества Пока же мы понимаем (если слушать дуэты врачей и политиков), что мы должны научиться жить с этим коронавирусом. И нас готовят к тому, что этот коронавирус никуда не уйдёт. Европейские театры, которые сейчас анонсируют открытие, вводят новые санитарные нормы. Нет ни одной страны в мире, где все остаётся по-прежнему. Вот я читаю прессу по вирусологии (а вирусологами сейчас, кажется, стали все): специалисты пишут, что COVID-19 не зависит от температурного режима, быстро распространяется, у него большая популяция и несколько штаммов, так что нет уверенности, что изобретённая вакцина будет действовать на всех из них. — А потом вообще выяснится, что COVID-19 плохо реагирует на музыку: он ненавидит ее, и от злости размножается в музыкальной среде. — Мне кажется, что он ее никогда не слышал и поэтому ненавидит, раз музыкальные театры и филармонии больше всех от него пострадали. Увидишь, музыкальные театры могут стать самыми последними среди всех, кто начнёт работать в прежнем режиме. — Почему последними? — Потому что есть специфика: во-первых, оркестровая яма, где сидит большое количество музыкантов. Скажем, в Большом театре это 85 — 100 человек, в «Геликоне» у нас — 70. И в яме нет такого расстояния между людьми, которое соответствовало бы санитарным нормам. Во-вторых, в оркестре есть такие инструменты, как, например, группа духовых, где слюноотделение у музыкантов — обязательный профессиональный момент. Как, кстати, и у оперных певцов: когда поют, слюна, извини, бывает, летит во все стороны. Или хор: у нас на сцене 60 человек, а в Большом или Мариинском может быть 150 -170. А ещё в опере есть миманс, балет. Я понимаю, что публику к нам сразу не пустят. Сначала мы выйдем репетировать совсем малыми составами, уроки с концермейстерами, с дирижерами, позже репетиции будут проходить по определённым правилам. В гримёрных артисты должны размещаться по одному, а на сцене находиться друг от друга на определенной дистанции… Мизансцены, в которых у артистов тактильный контакт нужно будет менять… «Набукко». Фото: Ирина Шымчак. — Ты как режиссер готов к таким, мягко говоря, фальшивым мизансценам? — А что делать? Придётся приспосабливаться. Вызывать новое режиссерское образное мышление… — Но ведь в опере все не просто, а страстно в запредельной степени. Если страсть, то от неё сгорают, если смерть, то желанная, потому что во имя и ради одной неземной любви. — Значит, я должен буду делать коррекцию в способах ее выражения. Вирус будет нас провоцировать на новые художественные приемы. Мой учитель Георгий Павлович Ансимов говорил: «Прежде, чем режиссер зайдёт в зрительный зал, у него должно быть пять-шесть вариантов той сцены, которую он будет репетировать. Но уже на самой репетиции с актером он обязан выйти на седьмой и восьмой вариант». Поэтому сейчас, сидя дома, я стараюсь услышать образные подсказки. Но в театре, кстати, уже были такие решения, когда в любовной и самой сексуальной сцене герои находились на приличном расстоянии друг от друга. Даже у нас в «Геликоне» есть такие. В нашей «Аиде», в трагической финальной сцене, заточенные живьем счастливые любовники поют свой чувственный дуэт, разъезжаясь в разные стороны дальше и дальше друг от друга, а между ними будет вечно просить мира их одинокая и несчастная разлучница Амнерис — Отелло дистанционно душит Дездемону? Это уже не трагедия, а пародия на трагедию «Отелло» — 2020. — Марин! А почему ее не задушить подушкой, бесконтактно? Тем более, что мы на самом деле не знаем как он душил. Вот «как?» — интересная задача режиссёра ….Я, улыбаясь сквозь слёзы, уверен, что этот коронованный Вирус должен влюбиться в Оперу и оставить ее в покое…и наслаждаться ей на удалёнке. — Сегодня выражение «редкий зритель» (умный, тонкий, понимающий) приобретает печальное значение. Как артисты морально будут себя чувствовать, когда придётся работать в большом зале лишь для двухсот зрителей? Ведь это жуткое ощущение пустоты. — Ну во-первых, читая ежедневно предложения Федерального Министра культуры Ольги Любимовой, вся отрасль благодарна за желание Минкульта искать незамедлительно решение выживания театров! И мы почувствовали смену курса Минкульта с церберского отношения на конструктивно-дружелюбное. А мы будем учиться работать в возможных условиях. Будем придумывать — например, станем подсвечивать каждого зрителя в зале. Сейчас у нас есть большой риск потерять наши достижения в балете: балетный артист не может существовать без станка, без поддержек, без тренинга. И тоже самое вокалисты, оркестранты — без каждодневных уроков и репетиций, без наработанного рефлекса им очень тяжело. Почему сейчас мы так ждем возможности репетировать. Но я знаю одно, мы должны заставить этот вирус любить музыку. Знаешь, когда я театр строил, за 17 лет приходилось сталкиваться с большим количеством чиновников, и некоторых из них прям ненавидели оперу. Но я попытался их увлечь, и в результате они полюбили ее и стали помогатьМногие уже давно не работают на своих высоких постах, но их можно часто увидеть среди зрителей. «Мазепа». Фото: Ирина Шымчак. — Не исключаю, что когда-нибудь зайду в твой кабинет и обнаружу там коронавирус — влюблён в оперу, хорош собой, нагло развалился в кресле и курит. Такому хочется предложить: «Кофе, сэр?». — Ну говорят же, что коронавирус любит табак, раз курильщики заражаются меньше. Ну что ж, покурим с ним и договоримся. — Вот мы уже говорим о коронавирусе как о живом существе, которое не то что с театром, с мировой экономикой быстренько разобралось. Может, он решит вопрос, за каким театром будущее — репертуарным или частным? — Конечно, вирус уже сделал так, что приглашённые певцы, дирижёры, музыканты, которые работали как фрилансеры, по контрактной системе оказались самыми экономически уязвимыми. У них нет жалования. В Германии 82 оперных театра на дотации с постоянными труппами, и работающие в этих труппах люди все без исключения гарантированы в оплате. Как и московские театры — правительство Москвы выделило деньги, и в эти трагические для театра времена, у нас есть средства на выплату фонда заработной платы. А вот звезды-одиночки, получавшие огромные гонорары? Их роскошные дома, квартиры, как правило, находятся в кредите, их обслуживает огромное количество людей, которых надо им же кормить (агенты, пиар-менеджеры, дизайнеры, визажисты, повара и т. д. ) — у них огромная затратная часть. Опасность, что мы их сможем реже видеть на сценах. Да, экономическая ситуация в мире очень серьезная, и экономика будет заставлять все театры обходиться своими силами. Руководство Большого уже объявило, что они будут использовать
Источник: